Андрей Ильин - Обет молчания [= Маска резидента]

Тюфяк.

Мямля. Вот именно! Серая мышка на сером фоне. Идеальный портрет невидимки. Идеальный портрет Контролера. Он, профессионал, должен был понять это раньше! За размазанным по матрацу дерьмом противника не разглядел! Резидент с досады чуть не грохнул по столу переносной радиостанцией. Но не грохнул. Раз и навсегда его отучили выражать эмоции публично. Единственное, что он позволил себе сделать, — это жирным крестом перечеркнуть на схеме каюту № 17. Работа была закончена. Контролер был известен.

Контролер еще успел пройти по палубе, успел обездвижить облюбованного им для шестого убийства боевика, успел вытащить его на палубу. Он не подозревал, что каждый его шаг отслеживается. Он крался, затаивался, не зная, как комично это выглядит на экране монитора. Он унижал себя соблюдением уже ненужной конспирации.

— Свет, — распорядился Резидент. — К захвату.

Шестой смерти не состоялось!

Резидент говорил час. Это была странная беседа, где один, свободно двигаясь по камере, беспрестанно болтал, другой, валяясь, спеленутый по рукам и ногам, на холодном полу, молчал, ни единого раза не раскрыв рта. Это была нормальная, беседа победителя и побежденного. Он не задавал вопросов, он спокойно излагал суть дела, и это спокойное перечисление событий было безнадежней отчаянной перестрелки одинокого лучника с превосходящими силами вооруженного автоматическим оружием противника.

Он говорил не для меня. Я ему, исключая некоторые мелочи, был уже неинтересен. Он говорил с равным себе, гарантирующим сохранение Тайны зрителем. Кто еще мог понять степень его профессионального триумфа, как не подобный ему? Боевики? Но они не догадывались о сотой доли того, что доподлинно знали мы. С ними было неинтересно. Только игроки равного класса могут по достоинству оценить перипетии сыгранной партии. Шахматиста поймет только шахматист, а не любитель игры в подкидного дурачка. Он вел беседу так, как хотел он. Он завоевал такое право, решив абсолютно неразрешимую задачу. Он таки пошел туда, не знаю куда, и нашел то, о внешнем облике чего не догадывался. Прямо былинный богатырь какой-то! Алеша Попович! Жаль, что мне досталась роль снятого с дерева Соловья-Разбойника.

— Может, ты подозреваешь, что я блефую? — спрашивал Резидент. — Тогда это странно. Какие еще нужны аргументы? Я вот он. Ты вот он. Ты знаешь, что я Резидент, я знаю, что ты Контролер. Операция провалена, ее участники, включая руководителя, раскрыты. Чего еще надо? Игра в кошки-мышки завершена. Кошка съела мышь? — Тут он бил в точку. Если судить не по приключениям, а по итогу, то порученная мне работа завалена вчистую. Он знает меня в лицо, говорит со мной — вот лучшее тому доказательство. Все прочее — детали операции, других ее участников он вычислил еще раньше. Единственной оставшейся загадкой был я сам. И он ее разрешил. Неизвестных ему событий и тайн не осталось. Вот только дискетка…

— Может, поговорим по-свойски? — предложил Резидент.

Мне чертовски надоело изображать молчаливого, безразличного ко всему дундука. Терять мне, похоже, нечего. Проиграть больше, чем я проиграл, невозможно. Какой кодекс я нарушу, решившись на диалог со своим врагом? Чести? У Конторы нет чести и нет кодекса, кроме обязательного к исполнению приказа вышестоящего начальства. Начальство же отсюда за тридевять земель. Вряд ли мне придется писать объяснительные по поводу несанкционированного раскрытия своего инкогнито. Выпустить меня отсюда живым они уже не смогут. Это ясно. С этим надо смириться. Это нужно принять как должное. Я не знаю случая, когда в подобных обстоятельствах раскрытого противника оставляли бы в живых. Стоит ли в таком случае напрягаться, изображать ничего не понимающего, ничего не признающего слепоглухонемого олигофрена? Унижать свое человеческое и профессиональное достоинство?

Пожалуй, нет. Хоть напоследок побыть тем, кто я есть на самом деле. Без легенд, без чужих фамилий и биографий, без несвойственной мне мимики и привычек, без каждоминутного контроля за собственными языком и движениями. Естественным, таким, каков есть. Великий соблазн для человека, вечно зажатого в тесных рамках какой-либо заданной обстоятельствами роли.

Наверное, я соглашусь. Ведь я уже практически покойник, а покойнику все равно. Он уже не принадлежит Конторе, а только господу богу. Это последние мои дни или часы. Могу я их прожить, согласуясь не с уставом, а со своими желаниями, тем более что своей откровенностью я уже никого не подведу? Я уже и так всех, кого возможно, подвел предыдущими действиями. Куда уж дальше?

— Ремни вы, конечно, не развяжете? — на всякий случай спросил я, заранее догадываясь об ответе.

— Конечно, нет. Сам понимаешь, нам тебе свободу действий давать нельзя. Мы еще не нашли то, что нас интересует. Нам тебя еще перетряхивать до самых кишок. Так что потерпи, если можешь.

— Хоть матрац подстелите.

— Подстелим.

Я догадывался, что произойдет дальше. Я понимал, для чего нужна была вся эта болтовня. Пока шеф трепался, на самом деле зорко наблюдая за пленником (чужим глазам это дело не доверил, только своим), подчиненные в спешном порядке оборудовали «разделочную». Все, что я мог предпринять, я мог предпринять только немедленно. Потом будет поздно.

Я пошевелил кистями. Связали профессионально, без изъянов. Ногу примотали к ноге и, согнув, привязали через спину к шее. Руки, сведя за спиной локти, приторочили к телу. Сопротивление было исключено. Ни пнуть, ни толкнуть противника было невозможно. Мумия. Муха, закрученная в кокон паучьей паутины! Единственное, на что я был способен в этом положении, это жалобно жужжать, ожидая, когда паук вонзит свое жало в мое сердце.

— Дискетку, конечно, не отдашь? — на всякий случай спросил Резидент.

— Так нету. Давеча в море потерял, — с легким сердцем соврал я.

Дискетки действительно не было. Еще до первого выхода на дело я надежно припрятал ее в своей каюте.

— А если станем искать? — не ради угрозы, просто предупреждая о скорых действиях, сказал Резидент. Я пожал плечами. Мол, что будет, то будет — готов отвечать за свою безалаберность, приведшую к утрате ценного имущества.

Как они будут искать, я знал. Вначале по нитке распустят одежду, потом ощупают, заглянут во все естественного происхождения тайники, потом потащат на рентгеновский аппарат. Хотя нет, не потащат. Откуда ему здесь, на судне, взяться? А потащат меня, сердечного, прямиком в анатомичку, положат на обитый оцинкованным железом стол и начнут резать на тонюсенькие кусочки, каждый такой кусочек протирая, словно тесто, между пальцев. Вдруг я вшил посылку под кожу? Такие приемы известны. Но я этого уже не увижу и, честно говоря, от того не расстроюсь. Поганое зрелище, особенно когда это касается не чужого, а собственного горячо любимого и дорогого организма.

Может, мне лучше самому отыскать вожделенную посылку? К чему людей утруждать? У меня одних кишок, которые тоже придется перебирать-перещупывать, — чуть не восемь метров! Замаешься! И, главное, все равно ничего не найдут. Может, облегчить жизнь им и себе? Или только себе? Тогда…

Я еще раз пошевелил пальцами. Пожалуй, шанс есть. Хорошо, что палачи не требовали от своих пленников соблюдения санитарно-гигиенических норм: чистить зубы перед сном, мыть уши и руки, подстригать ногти и тому подобное. В пионерском лагере, с его жестокими правилами, я был бы обречен, а здесь, где порядки более либеральные, возможно, потеряно не все. Я попробовал подушечками пальцев ногти. За это время они порядком подросли и превратились в не самый слабый инструмент. Не ножницы, конечно, но выбирать не приходится.

Выворачивая кисти, я нащупал веревку, удерживающую мои ноги в закинутом назад положении. Это была сплетенная из отдельных волокон сизалька. Отлично! Выщипывая отдельные нити, я стал не столько подрезать, сколько истирать их встречным движением ногтей. Все равно что пилить чугунную гирю маникюрной пилкой. Скоро я почувствовал, как мои ногти от чрезмерных нагрузок отслаиваются от пальцев. Лишь бы кровь не пошла. Ее капли можно легко заметить на полу. А боль — это дело привычное, ее я перетерплю.

И все это время, пока ногти мои незаметными для постороннего глаза движениями пилили веревку, я вынужденно поддерживал «легкую» беседу с Резидентом. Молчать мне было нельзя. Молчание — признак заговора или по меньшей мере напряженности. Разговаривай о чем угодно: о подробностях проваленной операции, о несбывшихся планах, о погоде, о женщинах, о достоинствах «Спартака» или «Торпедо»… Только не закрывай рот. Говори!

— А если бы я не появился в тот день на меченых улицах? — задавал вопрос я.

— Тогда бы мы… — предполагал Резидент.

Тогда я…

— А мы…

Великосветский треп, чушь собачья. Но этот разговор нужен был обеим болтающим сторонам.